В доме Эйкен не существовало чего-то неожиданного.
Даже если монстр прямо сейчас появится из стены клетки и нападет на Хейла, тот вряд ли даже удивленно поднимет бровь, разве что только недовольно закатит глаза, жалуясь безмолвному несуществующему слушателю на вселенскую несправедливость и добавляя, что лучше бы его оставили в покое да выдали интересную книгу вместо этого безобразия. В данном случае, учебник по прикладной физике или бульварный женский роман показались бы ему самым увлекательным в мире чтивом. Но. Вселенная по-прежнему оставалась несправедливой истеричной стервой. В этом месте не было  н и ч е г о  удивительного, примечательного или хоть как-нибудь любопытного. Даже запахи, и те стали уже до неприличия привычными и скучными, к тому же еще и порядком приглушенными благодаря немалой дозе аконита в организме.
К слову, аконит уже даже стал настолько привычным, что волчий организм привык к малым и средним дозам, и перестал на них реагировать так, как должен бы. Питер громко смеялся над самим собой, понимая, что, кажется, подсел на эту отраву, которая уже не причиняла особого вреда, однако кайф с нее можно было поймать знатный. Правда когда эффект рассеивался, тут было явно не до смеха. Впрочем, это не так важно.
Питеру было откровенно скучно в этом месте. Единственным собеседником был санитар, приносящий еду каждый день, да и тот панически молчаливый. Неужели Питер был действительно так грозен и страшен, что как только санитар приближался к его камере, то сердце его стучало так громко, что даже если бы слух был не просто приглушен, а вообще отсутствовал, то не заметить этот испуганный ритм все равно было бы невозможно. Если раньше в камере находился устрашающий одним своим видом, но от этого не менее умный и интересный собеседник в лице доктора Валлака, то их постоянные заумные разговоры вскоре всем надоели, и Питер оказался в одиночной камере. И тут ну совсем ничего занятного не наблюдалось. Разве что...
...незнакомый запах. Хотя нет, этот запах был слишком знакомый, застрявший до отвращения крепко в памяти, и никак не желал оттуда исчезать. Питер стремительно переключил свое внимание на гулкий стук шагов, эхом отдававшийся по коридору. Переключил, однако сделал совершенно незаинтересованный вид, будто никакого переключения внимания и не было никогда. Питер никак не мог себе позволить показать, что присутствие этого человека на него хоть как-то влияет. В прошлый раз для этой цели ему пришлось всадить тому в бок с хирургической точностью железный стержень.
Питер отвернулся от серой пустой стены, которую рассматривал все это время, и обратил свой взор на стекло, являющееся фантомными прутьями его клетки и окном в другой мир, где находились точно такие же серые стены, среди которых якобы ощущаешь себя чуть более свободным, чем несчастные за закрытыми дверями (к ним себя Хейл также относил). Раскрытые до этого в удивлении глаза сразу же были закрылись. Питер сделал глубокий вдох, выдох и наконец посмотрел на человека, остановившегося напротив толстого стекла, защищающего посетителя от зверя. Сглотнув подступившую слюну, Питер уверенно улыбнулся, смотря прямо в глаза новому собеседнику.
- Здравствуй, Кристофер. Не ожидал увидеть тебя... здесь. В этом забытом Богом месте.
Крис как будто не слышит этих слов, этого уверенного тона, не чувствует на себе насмешливого взгляда. Питер даже в такой ситуации стремится показать себя хозяином положения, но снова натыкается на стену спокойствия и безразличия, как в старые добрые времена. Иногда оборотню все же удавалось пробить охотничью выдержку, заставить его сорваться. Питер скучал по тем временам. Но прекрасно понимал, что оба они повзрослели. А прошлое не имеет привычки возвращаться.
Питер внимательно вглядывается в глубокие серые глаза, которые ему давным-давно удавалось увидеть не подернутыми пеленой грусти и потери. Питер пытается увидеть в этих глазах запрятанные где-то глубоко внутри остатки чувств, пытается почувствовать характерный желчный запах сожаления. Но волчий нюх, запертый в собственном теле, подводит, как и зрение, внимание, чутье. Волк внутри бесится, рвется навстречу тому, кого однажды считал своим самым близким человеком. Питер хмурится, заставляя внутреннего волка придержать свою прыть. Питер прекрасно понимал, что оставленная рана вряд ли быстро затянется, нанесенная обида вряд ли стремительно исчезнет без следа. Так же, как и его раны, его обиды до сих пор терзали его изнутри.
Тем не менее, он долго и упорно смотрит прямо на охотника и ждет чего-то. Того, что видел раньше, когда все еще было не так странно и запутанно, может быть.
Питеру доставляет неимоверное, ни с чем не сравнимое удовольствие слушать этот голос человека, стоящего как близко и так далеко. Эта мягкая хрипотца и жесткое сдерживание малейшей эмоции, этот ровный бархатный голос. Питер прикрывает глаза, стараясь сосредоточиться на словах, а не на тембре, тоне и звуке. В словах Криса звучит жалость. Никакой обиды. Только жалость, как это чувствует Питер. И это его безумно, просто до звездочек в глазах бесит.
- А чего ты ожидал? Чего ты ожидал, когда ты и твоя семейка лишили меня всего, что могло бы быть моим? Кристофер, я ведь уже не маленький волчонок, который думает, что его вечно будет защищать семья. Благодаря твоей замечательной сестренке моя уже не в состоянии прикрывать мою спину. И всё мое благополучие теперь только в моих руках!
Питер едва сдерживает гнев, сжимая ладони в в кулаки и впиваясь ногтями в грубую кожу.
Закрыть глаза. Сделать глубокий вдох. Сделать долгий выдох. Открыть глаза и посмотреть на охотника. Ноты грубости, насмешки, ярости застревают где-то в горле, потихоньку сходят на нет,  стекают вниз, в легкие, желудок, исчезают где-то внутри организма. Питер делает шаг вперед. Еще один. И снова, почти упирается в толстое стекло носом, оказываясь так близко к Ардженту, что наконец-то слышит спокойный ровный стук сердца своим приглушенным слухом. Питер закусывает губу, до боли, заставляя себя вспомнить, что так оно и должно быть – охотник должен быть абсолютно спокоен, мучая зверя, чтобы тот не почуял в нем сомнений.
- Зачем ты пришел, охотник? – Питер буквально выплевывает всю горечь и желчь в лицо вынужденному собеседнику, хоть их и разделяет невидимая и ощутимая одновременно стена. – Решил добить неудачливого альфу? Или ждешь извинений за очередной шрам на теле? – Усмешка вылетает изо рта и зависает в воздухе. Хейл снисходительно качает головой. На секунду ему кажется, что Арджент хмурится от фантомной боли, пальцы его дергаются прикрыть уже зажившую скорее всего рану. Питеру, возможно, только кажется, но в груди начинает расползаться сожание и желание прижать охотника к себе, успокоить, вытянуть эту фантомную боль. Хейл не показывает этого ни единым мускулом, разве что мимолетно поджимает губы в виноватой ухмылке.